ЯПОНСКОЕ ИСКУССТВО

У Японии уникальное географическое положение: это обширный одинокий остров на самом краю света. Все новости и новшества, идеи и культурные заимствования приходили в Японию с юга — из Китая и Кореи, — и не уходили более никуда, ибо не было вокруг других развитых народов, способных к восприятию форм высокой культуры. Если Китай был огромным перекрестком, то Япония — тупиком, где навсегда оседало все, что приходило из Китая и Кореи. А если оседало — значит, доводилось до совершенства, подлинной глубины, обдумывалось и шлифовалось. Отсюда — совершенство любого явления японского искусства.

До нас дошло немало древнейших произведениях искусства Японии (периоды Дзёмон, Яёй и Кофун) — достаточно причудливых глиняных и бронзовых прикладных изделий и статуэток, часто поражающих нас своей «смелостью» и «современностью» . Но увидеть в них дальнейшие формы японского искусства — задача невыполнимая. Факт, что все китайское — а с VI в. искусство Японии заимствовало едва ли не все значимые жанры и подходы из Китая, постоянно огладывалось на Китай, то принимая, то отвергая его установки — быстро приобретало в Японии совершенно неповторимый облик, особое японское настроение. Что же есть японское в японском искусстве? 

Знаменитая книга немецко-английского ученого Николауса Певзнера «Английское в английском искусстве» — тонкое академическое исследование; для японских же интеллектуалов  вопрос о «японском» до сих пор носит острый характер; те, кто напоминает о китайских моделях, рискуют показаться непатриотичными. Если истоки «японского» теряются в темноте веков, то его неоднократно формулировалась, в частности, в показательном уже своим названием эссе Дзунъитиро Танидзаки «Похвала тени» (1933), написанном в период интенсивных национальных поисков. Вся японское — словно находится в тени, ускользает от беглого взгляда, требует вдумывания и всматривания. Оно живое, а значит незавершенное, несимметричное, неопределенного цвета и формы, с естественной, то есть матовой и неровной поверхностью, трещинками, и при этом — абсолютно совершенное, потому что вся «естественность» произведения японского искусства — плод долгой работы рук и мысли мастера. Оно противоположно китайскому — четкому, иерархичному, законченному (то есть не развивающемуся, а значит, мертвому), определенному, ярко-цветному, сверкающему лаком.

На всем протяжении развития искусства Японии японское то усиливалось, то ослаблялось. В период Асука (538–710) и Нара (710–794) образцы только что пришедшего из Кореи и Китая буддизма имели решающее значение, многочисленные произведения искусства создавались приезжими мастерами. Длительная эпоха Хэйан (794–1185) стала первой длительной паузой в заимствованиях и периодом неспешного размышления над полученным наследием, его переработкой во что-то совершенно свое. Именно в это время при аккуратном следовании традиционной иконографии обретают неповторимо японский облик каноническая буддистская скульптура и живопись, обретает индивидуальные черты архитектура. В эпоху Камакура (1185–1333) в Японию вновь приходят китайские образцы — учение дзен, монохромная живопись. На этот раз усвоение протекает быстрее, и в период Муромати (1336–1573) формируются такие типично японские явления, как дзенские сады камней, чайная церемония.

Окончательно формы привычного нам японского искусства складываются после столетия войн и усобиц, в период Адзути-Момояма (1573–1603) и в начале периода Эдо (1603–1868), которые отмечены также и новыми заимствованиями из искусства Китая (в архитектуре и др.). Именно в это время возникают такие явления, как укрепленный замок с многоярусным донжоном и легкий одноэтажный дворец-вилла, окруженный пейзажным парком, яркая декоративная живопись стенных панелей и великолепных ширм, театр кабуки и цветная гравюра.

 Интересно, что оппозиция «естественное» — «завершенное» не исчезла и в эпоху Мэйдзи, когда источником образцов вместо Китая стал Запад. Японцам по-прежнему удается сочетать стремление к универсальным идеалам с природным, интимным подходом к каждой детали и вещи. Несмотря на кажущийся внешний хаос, среда современного японского города — как и вся жизнь японцев — проникнута чувством прекрасного и неразрывной связью с традицией.